заключение: СОВЕРШЕНСТВОВАНИЕ МЕТОДИКИ АРХИТЕКТУРНОЙ РЕСТАВРАЦИИ

Статьи настоящего сборника являются лишь частью результатов завершенного этапа исследований по истории реставрации и представляют различные стороны этой работы. Естественно, однако, что далеко не все важные позиции работы удалось осветить в небольшом сборнике. В связи с этим представляется уместным изложить выводы, основанные не только на материалах предлагаемых статей, но на всей сумме полученных в ходе исследования материалов. Появилась возможность сформулировать ряд новых или не имевших распространения положений, а также ввести некоторые новые понятия, помогающие, на наш взгляд, лучше понять зависимость реставрационных решений от господствующих представлений о ценности наследия.

Реставрационная методика и вообще отношение к наследию всегда несут на себе печать политических интересов, служат

определенным социальным и религиозным идеям, отражают те или иные научные гипотезы и т.д. Как писал в, свое время Е.В.Михайловский, реставрация " практически всегда является ответом на запросы и требования по отношению к конкретному памятнику архитектуры"!. Однако он имел в виду прежде всего уровень культурных представлений и идей, характерных для каждого данного периода, и лишь отчасти - особенности градостроительной ситуации, общественно-политические стимулы, определяющие направленность реставрационных работ (под этим углом зрения рассматривались только послевоенные восстановления 1945-1960 гг.).

На самом же деле, как показывает исследованный нами исторический материал, эти последние стимулы принадлежат к числу самых сильных побудительных причин, от которых зависит направленность работ на памятниках. Решение Петра I о консервации руин Булгар мотивировалось желанием наладить дружественные контакты с местными мусульманскими племенами перед азовским походом. Поручение Александра 1 восстановить позакомарные покрытия Дмитровского собора во Владимире - один из первых признаков курса на утверждение народности в культуре (породившего впоследствии известную монархическую триаду Уварова). Программа восстановления памятников домонгольской поры в западных областях, воссоединившихся с Россией, была связана с задачей утверждения идеи исконности русской монархической власти над этими территориями. Спор А.П.Павлинова и И.Е.Забелина о позакомарном или щипцовом покрытии Успенского собора во Владимире отражал в реставрации научные дискуссии о византийском или романском происхождении русской архитектурной иконографии. В критике Н.К.Рерихом и И.Э.Грабарем реставрации Спаса-Нередицы в Новгороде также сказалась борьба мнений о генезисе архитектурных форм: Рерих подчеркивал значение языческих корней в русской культуре, Грабарю особенно ценными представлялись плоды безыскусной, непрофессиональной архитектурной деятельности, но оба были недовольны исчезновением "наивной самодельщины" памятника, вместо которой появилось "холодное и мудрое мастерство" со следами византийского происхождения.

Раскрытие этих и подобных им побудительных причин, определявших направленность реставрации и отношение к ней критиков, значительно сужает область одной лишь историко-культурной мотивации развития реставрационных теорий, которой в существующих публикациях отводится, как правило, ведущее место. Разумеется, это не означает, что историко-культурные представления эпохи несущественны для понимания методов реставрации. Еще менее справедливо было бы сводить развитие реставрационной методики к зависимости от изменения политических программ, диктующих то или иное отношение к наследию. Сами политические или идеологические программы по-разному формулируют свои требования к наследию в зависимости от изменяющихся общественных представлений о его ценности.

В современной теории реставрации выделяется несколько аспектов общественной ценности памятника, однако почти вовсе не рассматривается вопрос о том, какие аспекты ценности оказывались важнейшими в глазах общества в ту или иную эпоху и как это воздействовало в свое время на принципы реставрации или поновления архитектурного наследия. Лишь отчасти этот вопрос был затронут в монографии "Современный облик памятников прошлого" (1983 г.), где отмечено ведущее значение сакральной ценности архитектурных памятников для периода предыстории реставрации, а также указано на осознание их эстетической ценности лишь с конца ХVIII в. Завершенный теперь этап исследования позволяет детальнее проанализировать эволюцию общественных представлений о ценности памятников и связь этих представлений с методами реставрации.

Общественная ценность архитектурного наследия в ее сегодняшнем понимании складывается в основном из четырех аспектов: утилитарного, историко-мемориального, научно-познавательного и эстетическото, но в истории реставрации необходимо дополнительно выделить упоминавшуюся выше сакральную ценность.

Наряду с аспектами общественной ценности, следует дифференцировать различные формальные характеристики памятников, связанные с теми или иными аспектами их общественной . ценности. Ряд таких характеристик (стилистика, подлинность или достоверность форм) рассматриваются во всех трудах по теории реставрации, но до сих пор не предлагалось классификации формальных качеств памятников, а некоторые из них, например иконография, практически вообще не. рассматривались. Осуществленные теперь исторические изыскания привели к мысли о необходимости оценивать характеристики памятников (традиционные и только предлагаемые нами к изучению) в комплексе - как совокупность свойств памятника. Причем выясняется, что отдельные свойства тесно связаны с определенными аспектами общественной ценности памятников, а потому избирательное внимание при восстановлениях к некоторым свойствам наследия закономерно зависит от доминирующих в эту эпоху представлений о ценности наследия. Кратко обрисуем те характеристики памятников, которые удалось выделить в результате настоящего исследования.

Первым из качеств памятника должна быть названа его связь с конкретным местом. Так, воссоздание в XIX в. Десятинной церкви на месте обнаруженных фундаментов древнего киевского храма делало в глазах современников новую постройку законной преемницей прежней. Связь с местом - исходный пункт всех опытов восстановления памятников, оцениваемых как религиозная или национальная (историко-мемориальный аспект) святыня². Сюда же следует отнести такое качество, как сохранность части подлинного материала, включение которого даже в практически новую постройку как бы освящает ее. При этом подлинный материал может полностью скрываться облицовкой: в первой половине XIX в. важным считался не столько создаваемый материалом внешний вид, сколько сам факт его присутствия.

Следующее существенное качество памятника - его объёмно-пространственная структура, всегда воспринимаемая как отражение тех социальных и ритуально-символических (т.е. мировоззренческих) структур, которым здание служит. Объёмно-пространственную структуру сооружения мы определяем как его иконографию. Сохранение или воссоздание иконографической схемы произведения — одно из древнейших направлений работ на памятниках, известное еще по строительной практике Древнего Рима, где при постройке сознательно сохраняли общее построение таких сооружений, как хижина Ромула, Капитолий Веспасиана, храм Весты. В русской истории примеры иконографических восстановлений восходят к древнерусскому периоду, а начиная с ХVIII столетия мы уже определенно можем объяснять такие восстановления отношением к сооружению как к памятнику древности. В ХVIII в. к воссозданиям такого рода относятся, например, строительные работы на церкви в дворцовом селе Усово под Москвой, в первой половине XIX в. - послепожарные восстановления Ивановской звонницы в Московском Кремле и отдельных московских дворцов. С тех же позиций осуществлялись проекты реставрации Пятницкой церкви в Вильно (1844-1847 гг.), Михайловской церкви в Вишневце на Волыни (1914 г.).

Наряду с иконографией сооружения в целом, следует выделить иконографию отдельных архитектурных форм, которая также связывается с символическими структурами и, кроме того, часто указывает на возраст памятника. Такая роль иконографических схем обусловила воссоздание не только иконографии сооружения, но и иконографии куполов на Ивановской звоннице в Москве, а в проекте Десятинной церкви Старова иконография купола выступает как единственно важная примета традиционности, древности сооружения. Значение, придававшееся иконографии формы, повлекло за собой уничтожение фронтона на Михайловской церкви в Вишневце, который воспринимался как примета католицизма. Встречались случаи не только воссоздания или уничтожения форм из-за специфики иконографии, но и привнесения иконографических мотивов, призванных пропагандировать идеи, связываемые заказчиком с данным памятником. Таков проект реставрации Белой Вежи, которую предполагалось увенчать государственным гербом (1899 г.).

Следующая характеристика памятника - его стилистика. Реставрации "в стиле" означают признание эстетической ценности той архитектуры, которую представляет памятник. Кроме того, стиль, как и иконография, служит приметой времени -с ним связывается восприятие историко-мемориальной ценности памятника. Стилистические восстановления начались, как известно, с периода романтизма, позднее эстетическую и историко-мемориальную ценность обрели и разновременные, разно-стилевые компоненты памятника.

Все названные качества, за исключением связи памятника с местом, характеризуют в нем типическое, а не индивидуальное. Долгое время общество действительно довольствовалось воссозданием на конкретном памятном месте или в конкретном частично сохранившемся сооружении типических черт, характерных, по бытовавшему мнению, для данной локальной ситуации (т.е. для данного времени и региона). Но с определенного момента особое внимание общества стали привлекать качества, которые персонифицируют именно данное произведение прошлого. Прежде всего это достоверность форм. Она приобретает научно-познавательное значение, а с расширением научно-исторических представлений общества (с середины XIX в.) достоверность формы становится необходимым свойством для восприятия историко-мемориальной ценности памятника, а также для осознания его эстетических достоинств. (Прежде положительно оценивался лишь стиль прошлого, а конкретное решение могло принадлежать реставратору - оно не было "памятником") .

Наконец, последняя из специфических характеристик памятника - подлинность его материала. Если выше в связи со значением места мы говорили о причастности, часто зрительно не выявленной, воссозданного сооружения подлинному материалу, то здесь имеется в виду ценность выявленного, господствующего в сооружении подлинного материала. С последней четверти XIX в. стало осознаваться, что только подлинный материал гарантирует и достоверность формы. В этом смысле он приобретает первенствующее научно-познавательное значение. Подлинный материал со свойственными ему утратами, патиной становится особенно наглядным, достоверным признаком возраста сооружения, и потому с ним тесно связывается историко-мемориальная ценность памятника. Подлинный материал, с одной стороны, характеризующий подлинную фактуру произведения, а с другой - несущий приметы борьбы сооружения со временем, осознается как эстетическая ценность.

Проект И.К. Плотникова 1897 г. реставрации башни "Белая Вежа" в Каменце-Лиговском

Собор Эмаусского монастыря в Праге. Современный вид

Помимо перечисленных позитивных характеристик памятника, должна быть названа еще одна очень существенная характеристика, которую можно определить как "негативную": памятник может не обладать некоторыми свойствами. С некоторых пор он осознается как ценность даже при фрагментарной сохранности, для него в ряде случаев перестает быть обязательной целостность, законченность формы, что для любого другого объекта было бы непременным условием существования. До начала XIX в. консервация фрагментов в древних зданиях встречалась крайне редко (Булгары, засыпка Золотых ворот в Киеве) и была связана, по-видимому, как с отсутствием средств для воссоздания, так и с незнанием иконографии утраченного целого. К середине XIX в. фрагментарные восстановления внедряются в практику реставрации крепостных сооружений, утративших к этому времени утилитарную ценность. Недостаточность средств и гуманность иконографических представлений и здесь оказывались немаловажными факторами, определявшими характер работ. Фрагментарная реставрация жилых и культовых сооружений вообще не получила распространения в дореволюционной России. Только отдельные примеры, такие как предложение возвести в Остроге новый храм рядом с руинами старого Васильевского или проект консервации руин Коложской церкви (1894 г.) с приспособлением их к службе, говорят о том, что подлинность материала, достоверность формы становятся в глазах некоторых реставраторов более сильным выражением общественной ценности памятника, чем его иконография. Как было показано, и в советское время фрагментарные реставрации не всегда обретали права гражданства.

Итак, в процессе исторического развития происходят изменения как в составе осознаваемых аспектов общественной ценности памятников, так и в отношении к отдельным его характеристикам. Постепенно усиливается внимание к. научно-познавательной и эстетической ценности памятника, хотя самой существенной, во всяком случае — особенно четко формулируемой, остается историко-мемориальная ценность. По мере развития исторической и археологической науки все большее внимание уделяется достоверности форм и подлинности материала: интерес общества перемещается от общего к индивидуальному, особенному в памятнике. Однако при всей значимости этого процесса нельзя не отметить и вступающую с ним в противоречие тенденцию к сохранению старых критериев оценки наследия. На закономерность этого явления до сих пор в публикациях не обращалось внимания.

Иконография как выражение идеологического, сакрального, историко-мемориального и пр. значения памятника во многом сохранила свое значение и после того, как эти ценности наследия стали связываться с достоверностью форм и подлинностью материала сооружения. Именно поэтому гипотетические целостные реставрации и даже заведомо новые мотивы предлагались при восстановлениях памятников и в конце XIX в., и в начале XX в., и даже позднее.

Сказанное относится и к целостности формы. Хотя возросшее внимание к достоверности и подлинности открыло к концу XIX в. возможность воспринимать ценность памятника вне целостности формы, эта целостность сохранила значение важной эстетической характеристики, а также характеристики, раскрывающей мемориальную ценность (поскольку она запечатлена в иконографии объекта). Факты показывают, в частности, что целостное, в ущерб достоверности, восстановление памятников культовой архитектуры не всегда означало компромисс между утилитарными требованиями функционирования здания и требованиями, вытекающими из осознания его памятником древности. Именно осознание историко-мемориальной значимости сооружения приводило иногда к требованию его целостной реставрации.

Коснемся еще одного важного положения, не разработанного в теории реставрации, - о различной оценке наследия профессионалами (реставраторами, художниками, искусствоведами), заказчиками и потребителями. Естественно, что в непрофессиональной среде значительно медленнее прививаются критерии оценки, требующие специальных знаний⁴. Поэтому такие качества, как достоверность, подлинность, здесь ценятся ниже, чем среди профессионалов. Отсюда больше внимания к целостности формы, к ее иконографии.

Думается, однако, что живучесть традиционных критериев (целостность, иконография) нельзя объяснить только необразованностью заказчиков и потребителей. Памятник всегда рассчитан больше на эмоциональное, чем на рассудочное восприятие, и историко-мемориальные смыслы, связанные с иконографией сооружения, должны восприниматься без длительных умственных спекуляций, неизбежных, если мы будем выискивать эти смыслы в руинированном сооружении. Поэтому, видимо, такие мастера, как Н.Покрышкин (Коложская церковь), А.Щусев (церковь в Овруче), со всей ответственностью шли на гипотетические воссоздания целого, проявляя одновременно величайшее внимание к достоверности реставрации сохранившихся подлинных частей здания. В этом же, видимо, причина популярности целостных реставраций в годы послевоенных пятилеток. Существенно иными стали только конкретные мотивы воссозданий, в чем отразились те изменения ценностных ориентации, которые были вызваны великими историческими событиями нашего времени.

Если в начале нашего столетия целостная реставрация Коложской церкви, например, предлагалась в связи с тем, что архитектурный образ, создаваемый консервацией, не отвечает важному историческому и церковно-археологическому значению памятника, то в 1950-1960-х годах воссоздания памятников были актом утверждения незыблемости культурных ценностей человечества, актом победы исторической памяти над вандализмом. В советское время целостные реставрации часто вызываются, кроме того, стремлением передать атмосферу, окружающую жизнь крупных деятелей истории и культуры (воссоздание пушкинского Михайловского, лермонтовского квартала в Пятигорске и др.).

Таковы некоторые историко-теоретические выводы из работы, которые, думается, корреспондируют с практическими проблемами современной реставрации. Например, признав актуальной для современности проблемы иконографии, можно в некоторых случаях ставить задачу создания новых по характеру докомпоновок, воспроизводящих, однако, наиболее общие черты характерной для данного типа памятников иконографии. Иконографическая общность старого и нового в памятнике должна при этом способствовать сохранению содержательных характеристик его образа, достаточно органичному соединению старого и нового. О продуктивности такой постановки задачи, до сих пор не возникавшей, свидетельствуют отдельные примеры из опыта реставрации в странах социалистического содружества. Так, в Праге при реставрации собора Эмаусского монастыря стены ХIV в. были завершены совершенно новым по форме двухшпилевым покрытием. Абсолютно современная форма неплохо прижилась к памятнику благодаря тому, что она по своей иконографии близка к храмовой архитектуре в ее новейшей западной интерпретации (которая, в свою очередь, создавалась как развитие традиционной иконографии прежде всего готического храма). В Берлине при реставрации городского собора неоклассической архитектуры (1894-1904 гг.) фонарь на куполе был воссоздан в упрощенных современных формах, которые, не претендуя на имитацию изначального вида, достаточно полно передают традиционную классицистическую иконографию и тем самым способствуют воссозданию исторического облика собора в целом⁵.

На основании предложенных публикаций можно, видимо, говорить о том, что историко-архитектурные исследования в области реставрации открывают новые возможности развития как ее общей теории, так и системы конкретно-методических предложений.

² Заметим, что в определенной степени значение этого качества сохранилось и до наших дней. В этом одна из причин спорности предложения В.Косточкина ставить макет-новодел рядом с подлинными руинами древнего сооружения.

⁵ Оговоримся, однако, что положительная оценка таких реставрационных новаций — результат взгляда "со стороны". "Изнутри" же национальной культуры картина может представляться в ином свете. Тем не менее приведенные примеры показывают, на наш взгляд, правомерность самой постановки вопроса о необходимости решения проблем иконографии, причем не только средствами гипотетических реконструкций прежних форм.